Правила жизни Людмилы Алексеевой

Моя бабушка… Мне 90 лет, а я помню, что она говорила, и недавно сообразила, что все эти 90 лет я жила так, как бабушка говорила. Она меня надоумила, знаете, в детстве, когда часто одно и то же повторяют, автоматом начинаешь следовать, уже не думая. Я даже забыла, что это от бабушки. А она мне говорила: «Если к тебе человек обращается вежливо, ты должна ему ответить вежливо. А если человек грубит, ты же не будешь грубить? Фу! Ты просто не отвечай».

И вот, если вы посмотрите, в Интернете на меня ведь тоже льют… Я не читаю, но я знаю. Мне говорят: «Там такое! Такое!.. Прочтите». Я отвечаю: «Зачем?» «Ну им же надо ответить…» Велика честь! Ни за что.

Я из Интернета не очень много читаю, потому что я старый человек. Я очень люблю бумажку, книгу, а не все эти штучки – ноутбук, все эти телефоны…

Журналист Евгений Левкович написал «Рабское племя» – ответ всяким интернетчикам, которые гогочут по поводу того, что люди не сопротивляются, когда их «винтят». Знаете, мне захотелось присоединиться к этому Левковичу, почему я и Интернет не смотрю. Я б уже терпела, что надо это читать, если б было что. Потому что всё – такая помойка, там столько грубости и глупости. Тратить на это время?!

Когда после того «31-го» (прим.: акции в защиту 31-й статьи Конституции РФ о свободе собраний) я с Лимоновым разошлась, мне говорят: «Он там пишет такое!..» Зачем? Ни одного слова в ответ. Знаете что? Во-первых, не унижаясь. А во-вторых, это очень практично: когда ругаются, а ты не отвечаешь, им надоедает. А так они «гав-гав», я «гав-гав», они опять «гав-гав», и так до без конца. А так они гавкают, а я ни одного слова в ответ, им надоедает, они на кого-нибудь другого кидаются. Вот и всё.

Мне это очень нравится – хождение, когда запрещают митинги. Почему? В своё время ведь это я придумала, только я придумала хуже, чем Навальный. Я придумала не хождения, а стояние.

Мы аккуратно подавали заявки, нам аккуратно запрещали. Я тогда стала вести «Живой журнал», где писала: «Нам запрещают митинги. Тогда без рупоров, без лозунгов, без всяких «аксессуаров» митинга, просто приходите на Триумфальную площадь в 6 часов вечера по 31-м. Это наш город, и мы имеем право в любой момент прийти в любое место и стоять. Кому какое дело?»

Мне очень понравилось, что по тому поводу написал в Интернете музыкальный комментатор Артём Троицкий. Он написал: «Если такой пожилой человек, как Алексеева, приходит на Триумфальную, то я-то, здоровый мужик, чего ж буду дома сидеть? Стыдно!» Вот так люди приходили.

К сожалению, сама эта шикарная мысль – 31-го отмечать 31-ю статью Конституции – принадлежала не мне, а Лимонову. Тут я очень завидовала: почему до этой шикарной мысли додумалась не я?

Правило жизни – не бросать человека, которого притесняют. Это нормально, иначе какие мы правозащитники?

Когда я училась где-то в 10-м классе, у меня была такая толстая, в клеенчатой черной обложке тетрадка, и я туда выписывала всякие понравившиеся мне цитаты, изречения, стихи и так далее. Не помню, где я прочла, но я в ту тетрадку выписала изречение еврейского мудреца [I века до н.э.] рабби Хиллеля – оно мне очень понравилось и я стараюсь жить по рабби Хиллелю. По бабушке и по рабби Хиллелю. Он очень коротко и емко сказал: «Если не я за себя – то кто за меня? А если я только за себя – то кто я? И если не сейчас – то, когда?»

Я не считаю, что если я – правозащитник, то не должна обращать внимание на то, как живу я, как живет моя семья и так далее. Я должна для своих и для самой себя стараться, чтобы мне было хорошо. «Но если я только за себя, то зачем я?» Это уже то, из-за чего я даже сейчас, в таком безобразном состоянии, что могу – стараюсь делать, и, что самое удивительное – иногда удается.

Алик Вольпин-Есенин (прим.: А.С. Есенин-Вольпин, диссидент и правозащитник) говорил: «Нельзя врать». У него же была идея, что надо соблюдать Конституцию и законы. Что, если бы люди не врали, было бы гораздо меньше бед. Я говорила: «Тут, Алик, я с тобою согласна за двумя исключениями. В двух местах не только можно – нужно врать. Это в КГБ и в отделе кадров, потому что эти учреждения созданы на нашу погибель».

Человек должен защищаться, и потому в КГБ я врала: «Не помню». Он же не может мне открыть черепную коробку и выяснить, помню я или нет? Но я очень вежливо их предупреждала: во-первых, что многое не помню, во-вторых – про других не говорю по этическим соображениям.

Один раз в эмиграции я решила посчитать, сколько раз меня вызывали на допросы? Насчитала где-то до 30 и дальше спуталась, махнула рукой и бросила. Ни разу на меня не ссылались ни на одном суде, ни при одном допросе, потому что везде, где надо, я говорила, что не помнила, или не отвечала по этическим соображениям. Так что заложенное бабушкой правило общаться вежливо всё-таки никому не повредило.

Вы знаете, правозащитники отличаются от благотворителей. Я уважаю благотворителей, но я – не благотворитель. Я – правозащитница. Знаю, что правильней «правозащитник», но я же всё-таки дама. Я не феминистка и я не благотворитель. И вот честное слово, я не политик.

Когда пишут, что формирование общественного мнения – это политика, то, простите меня, это просто глупость. Я отстаиваю такое понимание: политика – это борьба за власть, а правозащитник – это защита прав человека и его достоинства.

Начиная с 90-х годов, меня столько раз уговаривали и разные партии, и разные люди: «Баллотируйтесь в депутаты! У вас хорошая репутация, вы умеете говорить и убеждать людей, вы пройдете!» Ерунда! Ни во власть, ни в депутаты – никуда я не хотела попасть, сама эта мысль… Я хочу быть там, где я есть. Почему? Потому что таковы мои убеждения. А там, во власти, очень скоро – если я соглашусь – я стану такой же, как они, чего я никогда в жизни себе не пожелаю, я хочу быть порядочным человеком.

Человек во власти будет делать против прав человека ровно столько, сколько люди ему позволят. Значит, в чём дело? Надо не во власть идти и не в депутаты. Надо сидеть здесь, среди людей, и добиваться создания гражданского общества – опытного, умелого и сильного.

Я удивлялась и долго думала в советское время: почему мы становимся правозащитниками где-то к 40, а до этого ни-ни? Я тоже в 38 лет начала, ещё не понимая, что это такое. А потом я поняла, почему: чтобы преодолеть в себе русского и советского человека, со всей этой ерундой, которую нам в школе и по телевизору вбивают, через родителей, которым это также в свое время было вбито в голову. К 18 годам не успевали, к 40 – да.

26 марта я радовалась, что появились молодые лица, а 12 июня смотрю: одни «щенята», редко-редко попадаются взрослые – вы понимаете? (Прим.: антикоррупционные протестные акции в России, прошедшие 26 марта и 12 июня 2017 г.) Герцен в свое время говорил: «России, чтобы стать свободной страной, надо два непоротых поколения». Со времен Герцена история стала гораздо быстрей идти, что естественно – если тогда она «шла», то теперь она «мчится», и нам хватит одного. Вот это поколение – это первое непоротое поколение выросло. Я смотрела по телевизору и плакала от радости: выросли непоротые – первые в нашей истории! Потому что у нас вот такусенькие были периоды свободной жизни и огромные между ними колониального рабства.

То, что мы пережили в сталинское время, даже Германия не переживала. Во-первых, у них Гитлер был всего 12 лет, а у нас этот усатый гад сидел больше 30. А во-вторых, потому что Гитлер был против коммунистов, против евреев, а не против немцев. Более того, когда он завоевывал страны Европы, немцы стали жить гораздо лучше. Для своих смирных немцев он старался. А наш гад? Он убивал тех, кто ему был предан как собака! Он свой народ убивал! Тех, кого не добил в годы коллективизации, индустриализации и репрессий, он добил во время войны.

Я, по-моему, раза три ездила на Соловки. Вы знаете, ужас! Это вам не Дальний Восток, это Европейская часть России. Всюду леса-леса и ни одного человека. У нас земли много, а жить на ней некому. Нафиг нам Крым? Да, в Швеции и Норвегии лучше, чем у нас, у них Гольфстрим, климат помягче. Но ведь у нас и в Краснодаре фермеры говорят, что у них землю отнимают. У нас дело не в климате, а в этих «баскаках». И в том, что они «баскаки», мы виноваты, общество. Вернее, не общество, а лидеры мнения, каковыми мы являемся. Не доработали, ещё надо. Единственное нам – не хочется говорить оправдание, объяснение, что вот гадость какая-нибудь, она сама делается, откуда-то прёт и всё. А сделать что-нибудь хорошее – ой, сколько времени, сколько сил надо…

Нас была вот такая горсточка, мы все друг друга по имени знали и на «ты» были. А сейчас мы расплодились ого насколько! Но на такую огромную страну нас мало, и поэтому я так радуюсь, что пришло это поколение – понимаете? Всё-таки родители, даже с их засоренными мозгами, вырастили это поколение.

Я ходила на все «болотные» суды и ввела такой обычай: как освобождается кто-то из «болотников», обязательно у меня всех их собираем, и мы вместе отмечаем. Какие ребята! Среди нас таких не было. И, вы знаете, они от нас восприняли, что надо мирным путем, потому что насилия в нашей стране без нас хватит. Только мирным! Пусть медленнее, но мирным путем. Именно из-за терпимости к насилию надо идти мягко… Когда как, но мирно.

Очень важно, чтобы в человеке было чувство собственного достоинства. Не чванство, а именно чувство собственного достоинства – это люди очень чувствуют, даже привыкшие к другому. Вплоть до нашего президента. Он ко мне относится с почтением. Почему? Потому что я очень вежлива, очень лояльна и, в то же время, упаси меня Бог, не льстива и не боязлива. Как я с нашим охранником говорю с уважением и спокойно, так и с Путиным – одинаково, тон не меняется. Это на людей очень действует, на всех. Это происходит абсолютно автоматически, даже не знаю, как.

Мы жили в Останкине, у нас было две комнаты в коммунальной квартире, как у всех тогда. Это были бараки завода «Калибр», почему-то папе там дали две комнаты, хотя он не работал на заводе. И все вокруг – с завода «Калибр», по пятницам они напьются, бьют своих жен, бьют детей. Помню как я, проснувшись ночью, иной раз думала: «Какая я счастливая девочка! Я родилась у лучших в мире родителей!» – из всего мира, который меня окружал, они были самые лучшие, даже никаких вопросов. И во-вторых: «Я родилась в единственной в мире стране рабочих и крестьян!» Я же была очень советская девочка. Вот пока это не преодолеешь… Вот аккурат к 40 годам.

Мой папа… 14 июля 41-го года я его видела в последний раз, он не вернулся. Он сказал: «Дочурка! Я иду воевать за советскую власть». Не за тебя, не за семью, не за Москву, не за Родину даже. И это после 37-го года… Знаете, как мне его не хватало? Как хотелось спросить: «А почему ты хотел воевать за советскую власть?» Но уже нельзя спросить, он в 43-м году погиб. В 37-м забрали, так дали пожить ещё шесть лет, последние два года – военным в окопах. Вот несчастное поколение наших родителей, ваших дедов! Они родились – отец в 1905-м, мать в 1906-м – понимаете? Первая война начиная с 14-го, потом революция, потом коллективизация, индустриализация, репрессии, потом война, и он не вернулся. Это что за жизнь, а?! Мы куда счастливее.

Когда в 90-м меня пустили сюда, у меня была такая мысль после 89-го, что у нас будет, как в Польше: будет рабочее движение – своя «Солидарность», интеллигенты кинутся им помогать. Но наша интеллигенция не шибко кинулась помогать. В общем, не получилось, мы не Польша, к сожалению.

Я попросила у Сороса грант на конференцию – конечно, получила: на 20-летие [МХГ] дали 20 000 долларов, тогда на это можно было устроить событие, тогда это было много. 35 человек пригласили, скольких знали. Они один за другим выходят выступать и говорят: «Помогите нам объяснить нашим властям, кто такие правозащитники, потому что они понятия не имеют». И вот один рассказал – мне очень запомнилось: «Вот ко мне приходит бабушка, и говорит: «Помогите, мне неверно начислили пенсию: надо больше, а мне начислили меньше», я иду в собес на счет бабушки, скажем, Петровой, а этот в собесе заявляет: «А ты ей кто? Брат, муж, отец? Она – Петрова, а ты – Сидоров. Ты ей кто?» А я, говорю, правозащитник – «Кто?! Пошел отсюда! Пускай приходят её родственники, а ты кто такой? Может, ты ограбить эту бабушку хочешь».

Поддержку этих групп в регионах мы поставили своей второй целью наряду с правозащитной деятельностью. И я считаю, что в том, что успело сделать в 90-е годы правозащитное движение в своем распространении, имеется заслуга и Московской Хельсинкской группы.

Вы посмотрите, что у меня делается на подоконнике: орхидеи, фиалки, черт знает что… Красота! Я и сюда посмотрю, и туда посмотрю, и вот сюда посмотрю – вот так!

Я вообще трус: я боюсь высоты, боюсь глубины… А вот чего не боюсь – людей. Знаете почему? С самым плохим человеком, если правильно обходиться с самого начала… Вот как собаки: они кусают тех, кто их боится. Если вы человека не боитесь, вы с ним вежливы – он к вам тоже хорошо, любой. Это проверено за почти 90 лет жизни.

Текст — Кирилл Ежов, Инга Пагава 

Фотографии — Ксения Гагай